– Ну да, ты будешь отлеживаться в травке, пока не подойдет мой ПСВОСР и я не отправлюсь обратно в мир, а тогда ты вернешься к своей работе, станешь выходить в одиночку и снова будешь убивать. Тебе придется это делать, потому что к тому времени гуки совершенно обнаглеют и ты начнешь бояться, что они навалятся на эту дыру и вставят фитили в задницы всем этим гребаным засранцам. Тебя пришьют где-нибудь в кустах, и если это будет не самая большая и не самая пустая потеря, то я даже не знаю, что и сказать.

– Нет, я больше не буду этим заниматься.

– Как же, не будешь! Я тебя знаю.

– Ни в коем случае.

– Ладно, я согласен, но только с одним условием.

– Черт тебя возьми, я твой долбаный сержант. Ты не можешь ставить мне условий.

– Это условие – могу. Так вот, я иду к Николсу и сообщаю ему, что ты действительно хочешь поехать в Абердин, но тебе нужно сначала сделать кое-какие дела здесь и ты не можешь отправляться в Абердин до определенного числа. В тот же день, когда наступает мой ПСВОСР, ты отправляешься в Абердин. Разумно? Разумно! Черт возьми, это разумно и справедливо. Вот и все, чего я хочу!

– Ты щенок, болтливый ублюдок, хиппи из колледжа!

– Ну так я пойду разыщу его, ладно? Я хочу своими ушами услышать, как ты скажешь ему все это, а потом буду поступать, как ты скажешь.

Боб прищурился.

– Ты никогда прежде не старался перехитрить меня.

– И может быть, никогда больше не стану этого делать, но, ей-богу, нынче ночью мне это удалось! Ха! Я обвел тебя вокруг пальца, Суэггер! Наконец-то. Я тебя надул.

Суэггер смачно плюнул в пыль и отхлебнул из бутылки. Потом посмотрел на Донни, и, черт возьми, произошла самая глупая из глупых вещей: он улыбнулся.

– Иди за мистером ЦРУ, – сказал он.

– Bay! – завопил Донни и тут же отправился на поиски.

Шли дни. Саперы расслабились и теперь воспринимали свое задание как отпуск, как время для восстановления духа, подвергшегося тяжелым испытаниям; наверстывая упущенное, они писали впрок письма любимым и заново заучивали политические и патриотические принципы, которые могли быть подзабыты в горячке боевых будней. Они расположились в туннельном комплексе, находившемся на краю вырубленной зоны в двух тысячах метров от Додж-сити, и наслаждались удобствами стационарного существования.

По ночам Хуу Ко высылал людей на патрулирование, никаких боевых задач, только следить, как бы американцы в Додж-сити ничего не затеяли. Он строго приказал: никаких столкновений во время выполнения этого задания. И поэтому низкорослые люди в зеленовато-буром обмундировании лишь наблюдали и ждали с терпением, достойным библейских схоластов. Но чего же они ждали?

– Старший полковник, Человек-лопух не вернется. Такого не смог бы пережить ни один человек. Поэтому лучше вернуться на базу и готовиться к новому заданию. Мы нужны Родине.

– Полученные мною инструкции, – ответил Хуу Ко своему сержанту, – а они даны очень высокими инстанциями в нашем правительстве, говорят, что мы должны помогать нашему русскому товарищу и поддерживать его всеми возможными способами. Пока я не приду к выводу, что выполнение задания совершенно невозможно, мы будем оставаться здесь.

– Да, командир.

– Да здравствует Родина.

– Да здравствует Родина.

Однако наедине с собой он не мог не испытывать серьезных сомнений. Это была чистая правда: ни один человек не способен спастись от атаки с воздуха, проведенной множеством скорострельных пушек, и уж тем более спастись от пламени американских огнеметов, ужасного оружия, которое, как он был глубоко уверен, они ни за что не стали бы использовать против врагов, относящихся к той же расе, что и они сами.

И еще одно глубоко угнетало его: новая неудача.

Конечно, это была не его неудача, но невезение способно распространяться и заражать всех, кто находится рядом с неудачником. Хуу Ко участвовал в планировании операции, он организовывал ее, он вел отряд. Неужели его сердце все еще недостаточно чисто? Может быть, в нем все еще гнездится вирус западного тщеславия? Или у него есть какой-то изъян в характере, присущий ему, и только ему, и заставляющий его непрерывно ошибаться, принимать неверные решения и выбирать неподходящее время для действий?

Он заново взялся за изучение марксизма и принципов революции. Он в четырехсотый раз перечитывал Мао и в тысячный – Лао Цзы. Он отгородился от тоски и страха упорной учебой. Его глаза пожирали цепочки слов, его сознание проницало глубокое значение всех фраз, их подтексты, их контексты, их смысловые связи с прошлым и будущим. Он задавал себе суровые уроки. Он не давал себе никаких послаблений и отказывался принимать болеутоляющие средства, хотя временами жестоко страдал от боли в обожженной руке. Одни только сны предавали его. Лишь в снах он оказывался предателем.

Во сне Хуу Ко видел Париж. Ему снилось красное вино, восхищение, вызываемое самым прекрасным городом в мире, его собственная юность, надежды и радостное предвкушение блестящего будущего. Ему снились кривые улицы, пропахшие сыром и печеньем, вкус «Голуаз» и печеных яблок, ему снилось имперское великолепие этого города, его имперская мощь и имперская самоуверенность блеска его памятников.

И, как он потом отметил в своем дневнике, именно в одну из таких ночей, когда его сознание заполняли яркие образы в духе Тулуз-Лотрека, рука уличной кокотки, зазывавшей его к себе в постель, вдруг превратилась в руку сержанта, дергавшую его за плечо.

Хуу Ко встал. Было темно, горело лишь несколько свечей. Вслед за сержантом он вышел из своей комнаты и по прорытым в глинистом грунте туннелям прошел в общую столовую. Там, согнувшись над столом, сидела какая-то темная фигура, с невероятной жадностью поглощая пищу.

Сержант зажег свечу, та замигала, а потом помещение заполнилось слабым светом. Это был белый снайпер.

Глава 23

Они лежали в высокой траве или в холмах под чахлыми деревьями и среди бамбуковых зарослей, наблюдали и искали следы, но совсем не стреляли.

Через зону поражения проходила группа вьетконговцев – четыре человека с АК, – пробиравшаяся на юг. Легкие цели: он мог снять двоих, заставить вторую пару залечь в высокую траву, выждать, пока они попытаются двинуться дальше, и разделаться с ними тоже. Но на юге были только части южновьетнамской армии, и Боб полагал, что это чисто вьетнамские проблемы, которые предстояло разрешить или южно-вьетнамцам, или вьетконговцам, как уж получится. В другой раз попался вьетконговский сборщик налогов, который, почти не скрываясь, шел в свой обход. Это тоже был легкий выстрел, примерно 140 метров по ясно видимой цели. Но Боб сказал: нет. Война для них закончилась.

Они лежали затаившись или бродили, разыскивая признаки больших групп людей, подразделений, пытавшихся занять позиции для нападения на базу Додж-сити, окрестности которой они патрулировали. Но ничего такого не попадалось. Можно было подумать, что этот маленький кусочек 1-го корпуса защищали какие-то добрые чары. Появились крестьяне и снова принялись возиться на своих рисовых чеках, земледельцы возвратились и начали перепахивать свои холмы плугами, которые тянули медлительные быки. Дождливый сезон закончился. Пели птицы, порхали яркие крупные бабочки. Небо над головами уже гораздо меньше, чем в прежнее время, уродовали инверсионные следы самолетов, и если пробежаться по ультракоротким частотам рации PRC-77, то становилось ясно, что война идет на убыль: никто ни в кого не стрелял.

Две недели назад пришел приказ, согласно которому Боб откомандировывался в армейскую лабораторию вооружений, находившуюся на Абердинском испытательном полигоне, Абердин, штат Мэриленд. Он намеревался отправиться туда на следующий день после того, как закончится срок службы Донни. Фимстер сказал ему, что раз уж ему осталось служить всего ничего, враги ведут себя очень тихо, а батальон S-2 не спускает никаких распоряжений, то они с Донни могут больше не выходить наружу, но эти двое ответили, что станут продолжать обходы на случай возможной подготовки нападения на базу, но не будут никого убивать. Фимстера такой вариант вполне устроил. Он сказал, что скоро обязательно должен поступить приказ о передаче Додж-сити силам южновьетнамской армии – «вьетнамизация» продолжала развиваться – и все подразделение будет отправлено в Штаты, независимо от того, какую часть своего вьетнамского срока отслужил тот или иной солдат, и произойдет это еще до наступления лета.