Но в следующий момент он снова уткнулся лбом в стену.

Если снайпер и впрямь решил воспользоваться патроном 0,30-06, то какого черта он не мог взять модель 70Т, магазинную винтовку? Это была снайперская винтовка морских пехотинцев, состоявшая на вооружении в первые пять лет войны. Их было множество повсюду; черт возьми, ведь даже Донни именно из нее произвел тот самый единственный выстрел по Соларатову.

Так с какой стати русский стал бы пользоваться менее точным, значительно более проблематичным полуавтоматом, имея в своем распоряжении одну из самых классических снайперских винтовок, существующих в мире? Карл Хичкок, великий снайпер морской пехоты, действовавший в 1967 году, с его девяносто двумя убитыми, пользовался как раз винтовкой 70Т со спортивным прикладом и восьмикратным прицелом «Юнертл» с наружной регулировкой. Эта винтовка вполне достойна того, чтобы воспользоваться ею для любых целей. В таком случае какого же еще дьявола нужно было этой русской птичке?

Неужели под рукой не оказалось ни одной винтовки 70-й модели?

Конечно, можно уточнить цифры о потерях нашего оружия через приятелей в Пентагоне, но все равно было невозможно поверить в то, что русский не имел возможности найти модель 70. Скорее всего он сумел бы достать и любимую винтовку Боба, «ремингтон» 70-й модели, если бы, конечно, захотел.

Так что же такого особенного было в М-1, почему русский из всех подходящих марок оружия остановил свой выбор именно на ней?

Эта винтовка и в самом деле могла обеспечить очень высокую точность боя. Может быть, он хотел использовать полуавтомат для того, чтобы дать серию выстрелов по цели, выпустить подряд три или четыре пули в надежде на то, что хоть одна из них попадет точно?

Нет-нет. Только не с такого расстояния. Здесь каждый выстрел должен быть прицельным.

Проблема с «гарандом» как снайперской винтовкой состояла в том, что лучшие качества этого ружья проявлялись при его использовании с обычной мушкой. С М-1 нетрудно было победить на тех соревнованиях по стрельбе, на которых не допускалось использование оптики. А вот применение оптических прицелов было изрядно затруднено из-за того, что зарядное отверстие винтовки располагалось наверху и наверх же выкидывалась стреляная гильза, что делало невозможным установку прицела точно по оси канала ствола, Поэтому приходилось, используя сложную систему крепления, которая никогда не действовала по-настоящему удовлетворительно, монтировать на М-1 параллельный прицел, устанавливаемый чуть левее затвора. На данном расстоянии это означало, что прицел наводился на цель далеко не по той же оси, что канал ствола, а это делало особенно трудным быстрый расчет поправок, особенно в тех случаях, когда цель движется и тому подобное.

Однако русский выбрал именно эту винтовку.

Что же, черт возьми, происходило?

Боб глубоко задумался, пытаясь понять, какой во всем этом мог быть смысл.

Его преследовало ощущение того, что он что-то упустил из виду. Существовала какая-то вещь, которую он никак не мог заметить. И он не мог даже предположить, что же это такое было.

«Что же я упускаю? Что мешает мне заметить это что-то? Я не могу даже предположить, что это может быть такое».

– Сэр!

– Да? – отозвался он, вскинув взгляд на стюардессу.

– Вам нужно сложить столик и вернуть в вертикальное положение спинку сиденья. Мы идем на посадку и вскоре приземлимся в Бойсе.

– О, конечно, прошу прощения, что не обратил внимания на сигнал.

Она ответила профессиональной улыбкой, а Боб взглянул в иллюминатор и увидел Пилозубые горы, окаймлявшие по-домашнему узкий горизонт Бойсе, и аэродром, названный по имени известного аса, который погиб молодым на войне.

Глава 34

Прямо из аэропорта Боб направился в больницу. Действие ибупрофена закончилось, он принял еще одну дозу, но все же успел на несколько минут почувствовать острую боль. Он знал, что настоящая боль начнется завтра и будет мучить его на протяжении еще нескольких недель, но он ни за что не хотел останавливаться.

Проехав по залитым ярким светом тихим улицам Бойсе, одного из тех непритязательных городков, которых так много повсюду, Боб вскоре добрался до больницы. Опираясь на костыли, он вошел внутрь, – ибупрофен успел подействовать, и ему снова стало легче, – и лифт доставил его к палате жены, где его поджидали в коридоре его дочь и Салли Мемфис.

– Эй, привет!

– Папа!

– Как дела, моя дорогая? – спросил он, подняв дочь на руки и крепко прижав к себе. – Как же я рад снова увидеть мою девочку! Ты хорошо себя ведешь? Слушаешься Салли?

– Со мной все прекрасно, папа. А что случилось с тобой?

– Ничего серьезного, милая. Всего лишь небольшой разрез в ноге, вот и все, – бодро отозвался Боб, и Салли смерила его недоверчивым взглядом.

Он немного поболтал с дочерью, а потом с Салли, которая отвечала ему с заметной холодностью. Джулия сейчас кажется, спала, но, судя по всему, можно было не опасаться послеоперационных осложнений. Медики говорили, что она довольно скоро сможет выписаться, и Салли уже все приготовила для того, чтобы отправиться на маленькое ранчо в Кастер, как планировал Боб. Она согласилась с ним, что это вполне оправданная мера по обеспечению безопасности, по крайней мере до тех пор, пока ситуация не прояснится.

Спустя некоторое время Джулия проснулась, и Боб вошел в палату к жене.

Все ее туловище облегала гипсовая повязка, не позволявшая двигаться правой руке, ключица которой была перебита пулей. Его бедная девочка! Она казалась такой бледной, такой поблекшей и даже каким-то образом стала меньше в своем гипсе.

– О, моя дорогая! – воскликнул Боб, кинувшись к ней.

Она улыбнулась, хотя и без большого энтузиазма, и спросила, как он поживает, а он пропустил этот вопрос мимо ушей и принялся в ответ расспрашивать ее о самочувствии, перешел к общемедицинским соображениям, а от них к мерам безопасности и в конце концов сказал ей, что, как ему кажется, он смог что-то выяснить.

– Я и сама догадалась об этом: ты весь прямо-таки светишься.

– Это длинная история. Осталось еще кое-что, чего я не могу до конца понять, и мне нужна помощь.

– Боб, но как же я могу помочь тебе? Я почти ничего не знаю. А все, что знаю, уже рассказала тебе.

– Нет-нет, я имею в виду совсем не это, а то, что касается меня.

– Ну вот, ты уже забыл обо мне.

– Дорогая, я раздобыл одну вещь, которую обязательно должен понять. Мне никак не удается дать ей осмысленное объяснение. Получается, что или с ней что-то не так, или я заблуждаюсь. Если что-то не так с этой вещью, то я ничего не смогу сделать. Если же ошибаюсь я, то мне обязательно удастся найти ошибку.

– О боже. В меня стреляли, меня ранили, а ты все рассуждаешь о себе.

Боб сделал вид, что не заметил резкого выпада, и на какое-то время замолчал.

– Мне очень жаль, что тебя ранили, – наконец сказал он. – Я очень рад, что ты осталась жива. Ты должна думать о том, какое счастье, что тебе удалось вывернуться из этой передряги, а не о том, какая ты несчастная, что в нее угодила. Ты вела себя просто прекрасно: сумела удержать ситуацию под контролем и оказалась самой настоящей героиней. Тебе удалось спасти свою собственную жизнь, жизнь своей дочери и жизнь своего мужа. Так что у тебя нет особых оснований сердиться.

Джулия ничего не ответила.

– И дело вовсе не во мне. Дело в нас. Я должен разобраться во всех этих делах.

– Неужели ты не можешь допустить, чтобы этим занялись полиция и ФБР? Их много, они есть повсюду. Это, в конце концов, их работа. А твоя работа – быть здесь, с твоей семьей.

– Существует человек, который охотится за мной. Чем больше времени я нахожусь рядом с тобой, тем большая опасность угрожает тебе. Неужели ты этого не понимаешь?

– Значит, ты снова исчезнешь. Я так и знала. Тебя не было рядом, когда в меня стреляли, тебя не было, когда я три часа провалялась в ущелье, тебя не было, когда меня оперировали, тебя не было, когда я приходила в себя после операции, ты даже не позаботился о своей дочери, ты, судя по всему, не поедешь с нами в горы, я слышала, что ты пьянствовал, после этого ты, наверное, с кем-нибудь подрался, потому что ты ужасно хромаешь и у тебя невероятно бледное лицо, и все, что тебе теперь хочется сделать, это снова исчезнуть! И... и почему-то ты счастлив после всего этого.