Ему приходилось бывать на множестве кладбищ, и это кладбище ничем не отличалось от всех остальных. Ему было нечего сказать, потому что все, что можно тут сказать, уже давно было сказано. Он лишь заново пережил потерю Донни: Донни прыгает с вершины вала из мешков с песком, тело Донни сотрясается от удара пули, пробившей его насквозь и взметнувшей перед его грудью облачко кровавого тумана, Донни падает назад, его глаза перестают видеть и становятся пустыми, его пальцы цепляются за руку Боба, кровь струёй льется из его рта и пеной выходит из носа.
Через некоторое время – он понятия не имел, сколько его прошло, – он отошел от могилы, вернулся в свой грузовичок и двинулся в дальний путь через Аризону, Нью-Мехико, Техас, Оклахому и дальше на Восток.
Последний переезд привел его к одному из предместий Вашингтона, где он еще раз навестил своего старого друга, которому удалось стать комманд-сержант-майором Корпуса морской пехоты Соединенных Штатов. Как и несколько месяцев назад, к ним присоединилось немало закадычных дружков, часть которых все еще оставалась на службе, а часть не так уж давно вышла в отставку, людей одного с ним поколения и такого же склада характера, поджарых жилистых мужчин, на каждом из которых можно было безошибочно разглядеть печать, оставленную карьерой, сделанной в Корпусе. В доме КСМ неподалеку от Вашингтона состоялось несколько шумных вечеров, и все это время немного смахивало на какой-то фестиваль.
Наутро после очередных дружеских посиделок Боб позвонил миссис Картер и сказал ей, что приедет сегодня вечером. Она ответила, что уже не в силах больше ждать.
Он не стал сразу вешать трубку, а подождал, не раздастся ли щелчок отключения. Щелчка не последовало, но он знал, что это ничего не значит: теперь существовало множество других методов подслушивания.
«А теперь, – подумал он, – осталось только одно, самое последнее дело».
Глава 51
Боб ехал не спеша и оказался на дальней окраине округа Балтимор уже на закате. Все здесь выглядело точно так же, как он запомнил в первый раз: красивые дома богатых и процветающих людей, принадлежавших к древним семействам, изначальных владельцев Америки – людей, ездивших верхом по-английски. Наконец он свернул на узкую дорогу, которая и привела его к дому, выстроенному предками Трига.
Он въехал на стоянку, остановил машину и снова на мгновение почувствовал себя придавленным огромностью этого строения, внушаемым им ощущением стабильности, благопристойности и всего остального, что главенствовало в этом мире. Немного посидев в машине, он вышел, поправил галстук и направился к двери.
Стоял сентябрь, и здесь, на Востоке, ночи уже были прохладными. Хотя листья еще не начали краснеть, в воздухе уже ощущалась перемена. Это было первое извещение о том, что скоро наступит осень.
Боб постучал. Как и в прошлый раз, дверь отворил старый чернокожий дворецкий.
Его вели через те же самые залы, заполненные антикварной мебелью, портретами патриотов, экзотическими растениями, тяжелыми восточными коврами, дамасскими портьерами, светильниками, имитирующими мерцание свечей. Поскольку на улице уже темнело, у Боба не возникло того ощущения ветхости окружающей обстановки, которое он так явственно испытал в свой первый приезд сюда.
Старик ввел его в кабинет, где ждала женщина. Она стояла, прямая, как мачта корабля, – несомненно, в свое время семья владела кораблями, как, впрочем, и железными дорогами, и нефтью, и углем, и бог знает чем еще. У нее был все такой же непреклонно строгий вид, и волосы сохранили тот же серо-стальной оттенок. Она была одета в скромный консервативный костюм, и Боб увидел, даже более отчетливо, чем в первый раз, что некогда она, судя по всему, была очень красивой. А теперь ее окружал ореол трагической пустоты. Хотя, возможно, это была лишь игра его воображения. Но она потеряла сына и мужа из-за войны, которую, как считал ее муж, стоило вести, тогда как сын утверждал, что нет, не стоило. Это разбило ее семью точно так же, как и множество других семей. Ни одна семья не обладала иммунитетом против такого раскола, и это нужно было рассматривать как урок: не спаслась даже эта семья, казалось бы, так хорошо защищенная своими деньгами и собственностью.
– Что ж, сержант Суэггер. Такое впечатление, будто вы стали кинозвездой.
– Я много работал на открытом воздухе, мэм.
– Нет-нет, я имею в виду не загар. У меня все еще остались кое-какие источники информации; кажется, я уже говорила вам о них. До меня дошли некоторые сведения о ваших героических подвигах в Айдахо, о том, как вы сорвали какой-то ужасный заговор. Я так и не поняла, в чем там было дело, но все равно, эти сведения дошли даже до впадающих в маразм вдов сотрудников Государственного департамента.
– Да, мэм, действительно были разговоры о том, что нам удалось кое-что сделать.
– Скажите, сержант, вы так скромны от рождения? Вы настоящая знаменитость и при этом держитесь настолько скромно, что можно подумать, будто вы нигде не были и ни в чем не принимали участия.
– Мэм, я всего лишь вежливый мальчик с юга.
– Прошу вас, садитесь. Я не стану предлагать вам коктейлей, так как знаю, что вы больше не употребляете спиртного. Но может быть, бокал содовой, чашку чая или кофе, какой-нибудь сок или что-то в этом роде?
– Нет, мэм, благодарю вас.
Они сидели в кабинете друг напротив друга. Со стены на них смотрела одна из птиц Трига – селезень с ярко-синей головой.
– Что ж. Насколько я помню, вы приехали специально для того, чтобы что-то рассказать мне. Полагаю, что я готова вас выслушать. Скажите, сержант Суэггер, мне понадобится выпивка? Скажем, хороший глоток водки?
– Нет, мэм, не понадобится.
– Ладно, тогда начинайте.
– Мэм, я пришел к определенному выводу: я не верю в то, что ваш сын мог убить другого человека, и не верю, что он покончил g собой. Я думаю, что он был обманут профессиональным советским агентом, то есть советским в то время. Ваш сын был в некотором роде очарован...
– Какой милый эвфемизм. Но я должна сообщить вам, что знаю о гомосексуальных пристрастиях моего сына. Вы считаете, это было связано с гомосексуализмом?
– Не знаю, мэм. Это не по моей части. Я знаю только, каким оказался результат: его обманным способом вовлекли в то, что было представлено как акт символического насилия, как действие, направленное на оживление движения в защиту мира. Но российский оперативник не дал бы и ломаного цента за все антивоенное движение. Его интересовали только известность и репутация вашего мальчика, которые помогли бы замаскировать его настоящую цель – Ральфа Голдстейна. Этот человек вел работы в области ориентации спутников по земному ландшафту и находился на пороге крупного достижения, которое, как чувствовали русские, должно было отбросить их назад в «холодной войне».
– Значит, в конце концов все свелось к убийству, истинным объектом которого был какой-то другой юноша?
– Да, мэм.
– Выходит, мой бедный Триг не был даже звездой своего собственного убийства?
– Не был, мэм.
– Ну что ж, он был звездой такого количества иных событий, что, думаю, это не имеет значения.
– Я предполагаю, что у него зародились сомнения; возможно, он даже пытался отойти в сторону, или обратиться в ФБР, или сделать что-то еще в этом роде. Очень может быть, что в его пропавших эскизах есть какие-то сведения j его подозрениях. Но похоже, мне так и не удастся увидеть их. Он был убит, вероятно, особым ударом дзюдо сзади по шее. В то время они часто использовали такой способ. Важно отметить еще и то, что все, кто видел этого агента, были убиты, причем для этого пришлось приложить определенные усилия. Это еще один участник антивоенных демонстраций Питер Фаррис, затем морской пехотинец Донни Фенн, и намного позже были предприняты покушения на мою жену, которая также видела этого агента вместе с Тригом. В то время она была замужем за Донни Фенном. Я полагаю, что Ральфа Голдстейна убили таким же точно образом. Их трупы поместили в здание, а здание взорвали. В книгах о них говорят как о страстном ожесточившемся дураке и бумажном черве-математике. Но книги всегда врут. Здесь все совсем по-другому: это были дети, использованные более взрослыми, более, опытными и искушенными и совершенно безжалостными людьми; использованные и выброшенные ради кратковременного стратегического выигрыша. Это была война, но «холодная», а не горячая.