Его солдаты принялись палить куда попало, даже не пытаясь целиться. Кружевные строчки трассирующих пуль рассекали тьму, как нити паутины, взрываясь тусклыми вспышками, когда попадали в стволы деревьев или толстые стебли травы. Впрочем, целью всей этой пальбы было дать солдатам успокоиться, а полковник за это время должен был решить, что же делать дальше.
Он стоял во весь рост. Свет вспыхнул, казалось, прямо у него над головой. Он, несомненно, четко выделялся среди всех окружающих, и ракета неспешно опускалась прямо к нему. Человек рядом с ним упал, сраженный пулей; в следующее мгновение упал человек, стоявший позади. Хуу Ко находился посредине светового пятна, он был мишенью. Впрочем, это было совершенно неважно. Его жизнь ничего не значила.
– Штурмовой взвод номер один, продвинуться на сто метров влево! Штурмовой взвод номер два, прикройте их огнем. Минометный взвод, выставить минометы в ста пятидесяти метрах на холме, направление на десять часов к нашему фронту. Пулеметный взвод, занять позицию в ста метрах правее!
Он ждал, когда снайпер убьет его.
Но вместо этого произошла удивительная вещь. Никакого выстрела не последовало.
Снайпер зажег факел и принялся размахивать им, как будто хотел сказать: «Вот он я! Приходите и убейте меня!» Хуу Ко отчетливо видел этого человека: тот находился удивительно близко и размахивал факелом.
– Вот он, убейте его! Вы его видите! Убейте его! – срывая голос, кричал Хуу Ко.
Как только Боб высунулся из травы, вспыхнула еще одна ракета, на сей раз низко, снова залив ночь белым светом. Зрелище, открывшееся ему в прицеле, увеличившем все происходящее в три раза, было устрашающим: он видел бегущих в панике людей, он видел, как они совершенно безадресно палят куда-то в его сторону, он увидел посреди этого мятущегося скопища людей отчаянно кричавшего человека.
Командир, подумал он.
– Ну, детка, если я уложу тебя, то смогу назвать этот день удачным!"
Стоявших было трое. Один из них въехал в середину прицела, и Боб нажал на спуск. Проклятье! – дернул, и пуля пошла выше. Он знал, что попал в шею; в круге прицела его жертва подалась назад, выпрямившись во весь рост, явно мертвая. Боб быстро передернул затвор, но ракета уже погасла. Он ничего не слышал. Очереди хлестали темноту во всех направлениях, наугад, как будто перепуганные люди решили устроить фейерверк, чтобы отогнать демонов.
Зажглась очередная ракета, низко и ярко, залив долину резким светом.
Боб мигнул, полуослепленный, увидел еще одного стоявшего, выстрелил и точно попал. Не успел убитый упасть, как он провел прицел мимо второго человека к третьему, быстро выстрелил и поразил его прямо в середину груди. После этого снова передернул затвор, одновременно прицеливаясь в третью из выбранных им жертв.
«Получи! Вот тебе! Тебя больше нет!»
Он вдохнул и выдохнул, заставив себя успокоиться. Ракета, похоже, спускалась прямо на этого храбреца, и Боб увидел, что, кем бы он ни был, это был он.
Теперь стоял на месте только один этот офицер, несомненно, полностью приняв на себя командование. Он выкрикивал приказания так громко и четко, что Боб мог разобрать протяжные вьетнамские слова даже сквозь стрельбу Ему было лет сорок, маленький, коренастый, на вид настоящий профессионал, и на его зеленой полевой форме были прикреплены три звезды старшего полковника; их удалось рассмотреть только потому, что снижавшаяся ракета очень ярко осветила этого человека.
Боб еще раз перевел дыхание и заметил, что от яркого освещения материализовалось даже бесполезное все это время перекрестье прицела; в кругу четко выделялись волосяные линии, резко и беспощадно пересекавшие грудь полковника, и в эту секунду Боб мягко, плавно нажал на спуск, крючок сдвинулся с места со слабым щелчком, какой издает сломанная веточка бальсового дерева, винтовка отдала в плечо, и смерть устремилась в свой недальний путь.
Но что-то пошло не так: вместо мельтешащих теней, среди которых возвышалась неподвижная фигура, Боб увидел яркие огни, скачущие пятна пламени, ослепившие его привыкшие к темноте глаза. Он замигал, пытаясь восстановить зрение, но мир так и оставался отгороженным от него огненной стеной. Происходило что-то загадочное.
Но уже в следующее мгновение он понял, что случилось. Его самодельный пламегаситель, закрепленный изолентой, в конце концов не выдержал сотрясений от выстрелов, сполз вниз, отклонив пулю от траектории, а парусиновый чехол, попав под вспышку, мгновенно загорелся. Винтовка превратилась в сигнальный факел, обозначивший его местоположение. Боб тупо смотрел на нее на протяжении целого мгновения, показавшегося ему очень длинным, а потом изо всех сил отбросил свое обезумевшее, предавшее его оружие в сторону.
Теперь у него не оставалось ничего, кроме почти неуловимого шанса выжить.
Едва он успел повернуться и броситься бежать, как вокруг засвистели, защелкали по стеблям пули. Его сильно ударило в спину, сшибло на землю. Боль была нестерпимой.
Он совершенно ясно понял: «Я погиб. Я умираю. Вот и все». Но почему-то перед глазами у него не развернулась панорама жизни, он не ощутил острого чувства потери, угрызений совести, а только сильную тупую боль.
Впрочем, протянув руку, он нащупал не горячую кровь, а горячий металл. Пуля должна была угодить ему прямо в позвоночник, но, к счастью, попала в перекинутый за спину автомат М-3, больно ударив его хозяина, но не причинив ему никакого серьезного вреда. Боб отбросил пришедшее в негодность оружие и стремительно, с невероятной скоростью перебирая руками и извиваясь, пополз по траве, а мир, казалось, непрерывно взрывался вокруг него.
Он не знал, какого направления ему следует придерживаться, а просто полз, напрягая все силы, дурак, отчаянно цепляющийся за жизнь, – его поведение было до смешного далеко от героизма – и, словно мантру, повторял только одну фразу: «Я не хочу умирать, я не хочу умирать, я не хочу умирать».
Он двигался без остановки, преодолевая ужас, и наконец оказался перед небольшой кучкой деревьев, в середину которых забился и замер. Вокруг него в темноте двигались люди, то и дело гремели одиночные выстрелы и очереди, но спустя бесконечно долгое время шум и суета передвинулись куда-то дальше, а он начал красться в другом направлении.
Все шло хорошо, а потом кто-то закричал и северовьетнамцы, будь они прокляты, начали пускать свои собственные ракеты. Ракеты у них были зелеными, не такими яркими, как американские, зато их было много, они заполнили небо, как множество солнц какой-то неведомой планеты, и, рассыпая зеленые искры, снижались к земле сквозь густой, сразу позеленевший воздух, словно дело происходило в гигантском аквариуме.
Пережив мгновение первобытного страха, Боб просто выпрямился и кинулся бежать. Он мчался, будто ему всадили шило в задницу. Он изо всех сил работал ногами и то и дело, как ненормальный, кидался из стороны в сторону, пытаясь избежать освещенных участков, но в те самые моменты, когда небо начинало чернеть, раздавались нестройные хлопки и над головой у него вспыхивал еще десяток или полтора зеленых ракет «чи-ком».
Вот, показалось ему, это должно быть то самое место. Выкрикивая срывающимся голосом: «Я... о... любви... тебе... пою... Джулия», он увидел, как прямо перед ним поднялся на ноги Донни; он стоял со своей М-14, уверенный, непоколебимый, мощный, и сразу же начал очень профессионально стрелять по преследователям своего командира.
Боб добежал до парнишки, ощущая за плечами все полчища ночи, и с ходу нырнул в отрытый Донни окопчик.
– Клейморки! – завопил он.
– Они еще слишком далеко! – ответил Донни.
Боб приподнялся и выглянул: в воздух взлетела новая порция ракет, в свете которых на них мчалась чуть ли не целая рота вьетнамцев, чтобы наверняка покончить с врагами.
– Давай! – выкрикнул Боб.
– Нет! – отрезал Донни, державший в руках сразу три подрывные машинки.
Где этот младенец набрался хладнокровия? Он держал их в руках, а по всему холму трещали выстрелы, в глазах рябило от трассирующих пуль, плыли к земле зеленые ракеты, все громче кричали подбегающие люди, и в конце концов он вытянулся в окопчике, улыбнулся и стиснул одновременно все три аппарата.