Они очень грамотно все устроили. Никакого перемещения – не в этих условиях. Сейчас слишком темно для того, чтобы переходить с места на место; они запутаются, потеряют друг друга, и это уже будет на самом деле все. Донни находился на вершине холма, Боб – на середине склона. Плохие парни проходили слева направо в сотне метров перед ними, а трава была совсем низенькой, и передвигаться, укрываясь за ней, было просто негде. Это была отличная зона поражения, и люди, шедшие во главе колонны, услышав первый же выстрел, мгновенно распластались на земле, уверенные в том, что если пойдут дальше, то погибнут, и это была чистая правда.

У них был четкий план, и, следуя ему, Донни пускал ракету и переходил на сотню шагов по гребню холма, а Боб выжидал, пока ракета опустится достаточно низко, чтобы можно было ясно различать движение. Пока свет был самым ярким, Боб делал два, если получалось, то три выстрела. Потом он перемещался в траве на те же самые сто шагов и занимал новую позицию.

Первый раз они переходили вперед, а в следующий – возвращались обратно. Они не могли видеть друг друга, но подчинялись единому ритму. Вьетнамцы снова вышлют против него людей, но это произойдет не сразу. К тому же они не смогут с уверенностью определить, откуда вылетают ракеты, потому что, благодарение Богу, эта пиротехника взлетала, не оставляя за собой светящегося следа.

Боб не мог даже разглядеть перекрестье прицела. Он лишь видел движение и знал, где окажется перекрестье, потому что оно могло быть только там, где находилось всегда, так что он нажимал на спуск, винтовка хрипло рявкала, а вспышка пропадала в стальной трубе, окружавшей дуло, хотя рано или поздно это устройство должно было отказать. Однако пока что никому не удалось разглядеть, откуда велась стрельба.

Яркая белая звезда, рассыпая искры, медленно проплывала низко под облаками. В ее свете Боб видел поспешно падающего в траву человека и всаживал в него пулю. Потом быстро передергивал затвор, выкидывая стреляную гильзу. В это время он успевал заметить другого солдата, бросившегося под ярким светом к своему упавшему товарищу, и следующим выстрелом убивал еще и его. Самым главным во всем этом деле был свет: ракеты должны были взлетать без всякого перерыва, потому что, как только выпадет несколько минут темноты, эти парни кинутся к нему, и тогда они окажутся слишком близко, все произойдет слишком быстро и надеяться будет совершенно не на что.

Все это продолжалось десять минут, а потом, как и было запланировано, Донни прекратил стрельбу, и Боб сделал то же самое. Они отошли назад, встретились на дальнем от колонны склоне холма и помчались бегом разыскивать другую позицию.

– Это их изрядно задержит. Еще минут десять им потребуется для того, чтобы понять, что мы смылись. Тогда они двинутся дальше. А мы должны быть готовы снова атаковать их. Теперь я хочу перейти на ту сторону. А ты следи за мной.

Донни шел, держа М-14 в положении «на руку», а Боб повесил винтовку на плечо и держал в руках М-3, хотя весь запас боеприпасов к автомату ограничивался теперь лишь двумя магазинами. Оба пистолета он снял с предохранителей и дослал в ствол патроны.

– Ладно. Ты готов?

– Похоже на то.

– Если по мне начнут палить, прикроешь меня.

– Будь спок.

Боб вышел из травяных дебрей на открытое дно долины.

Он чувствовал себя совершенно голым. Он находился в полном одиночестве. Ветер сердито свистел, а с темного неба вновь посыпался дождь. Северовьетнамцы сейчас должны были остаться сзади в полукилометре или чуть побольше. Внезапно небо в той стороне осветилось: это штурмовая команда бросилась в атаку на опустевший холм, с которого они вели огонь. Ночь сотрясали взрывы гранат, мелькали вспышки яркого света и чуть заметно дрожала земля. Потом раздалась яростная автоматная пальба: они снова вышли на бой, чтобы уничтожить демона.

Боб дошел до середины лощины, затем повернулся, держа автомат наготове, чтобы прикрывать напарника; настала пора вызвать Донни, чтобы тот присоединился к нему.

– Иди сюда! – негромко крикнул он.

Парень выскочил из травы на дно долины, не задерживаясь промчался мимо Боба и остановился, оказавшись на другой стороне. Боб, не мешкая, последовал за ним. Почти сразу же они нашли другой холм.

– Поднимешься туда, – сказал Боб. – Когда услышишь мой выстрел, пустишь первую ракету. Я собираюсь на этот раз устроиться немного подальше. А ты пока что поставь мины. Я сделаю выстрелов двадцать, а потом удеру. Если они полезут на нас, то задержатся на минах. Значит, ставь мины и будь готов пускать ракеты. Пароль... черт возьми, я не знаю; придумай пароль.

– Э-э-э... Джулия.

– Джулия? Как у «Битлз»? Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла, Джу-ли-ия. Это?

– Совершенно верно.

– Значит, если ты слышишь чьи-то шаги и человек не горланит: «И я о любви тебе пою, Джулия», [39]  то ты подрываешь «клейморки», в суматохе отходишь подальше назад, находишь укрытие, дожидаешься утра и через некоторое время вызываешь птичку. Завтра птички должны наконец полететь. Врубился?

– Врубился.

– Если я не вернусь, поступай точно так же. Отступаешь, зарываешься в землю, вызываешь птичку. Завтра они расклюют всю эту зону в мелкие клочки, никаких проблем. Теперь, сколько ракет у тебя осталось?

Донни быстро покопался в подсумке.

– Похоже, штук десять.

– Ну что ж, когда кончатся, тогда и кончатся. Тогда и завяжем. Отступление, укрытие, птичка. Точно?

– Точно, – ответил Донни.

– Ты в порядке? У тебя вид какой-то не такой.

– Меня словно избили. Я устал. Я боюсь.

– Черт возьми, ты не можешь бояться. Я буду бояться за нас обоих. Меня давит весь страх, какой только есть в этом поганом мире.

– Я не...

– Еще одна, последняя заварушка, и мы уматываем отсюда, а потом я уж позабочусь о том, чтобы ты попал домой целый и не в мешке, даю слово. Ты свое дело сделал. Никто не сможет сказать: он в чем-то сплоховал. Ты уже десять раз выполнил свой долг. Клянусь, после того как это закончится, ты отправишься домой.

Его голос как-то странно дрожал; такого Боб никогда еще не замечал за собой. Откуда это взялось, он не знал. Но так или иначе, Бобу открылось нечто вроде озарения: будущая жизнь всего мира теперь почему-то зависит от того, попадет ли Донни домой целым и невредимым, и если он, Боб, допустит, чтобы парня убили здесь, ради всего этого никчемного дерьма, то ему придется держать ответ перед всей вечностью. Очень странно. Ни разу еще, ни на одном из многочисленных полей битвы, на которых ему пришлось побывать, он не чувствовал ничего подобного.

– Я в полном порядке, – сказал Донни.

– До скорой встречи, «Сьерра-браво-четыре».

Донни провожал взглядом удалявшегося сержанта. Этот человек походил на Марса, или Ахиллеса, или еще кого-то из той же компании и был настолько захвачен экстазом битвы, что, в общем-то, не хотел, чтобы она заканчивалась, не хотел возвращаться назад. У Донни снова возникло странное чувство, что он был предназначен для того, чтобы оказаться свидетелем всего этого и сообщить о случившемся.

Кому сообщить?

Кому есть до этого дело? Кто станет его слушать? Представление о солдатах как о героях полностью исчерпало себя. Теперь они превратились в убийц младенцев или же, в лучшем случае, в дураков, тупиц, безмозглых сосунков, которые не могут придумать, как разбить машину, в которой сами же и крутятся.

Так может быть, это была его обязанность – запомнить, что Боб Ли Суэггер существовал в этом мире, и, когда времена так или иначе переменятся, рассказать эту историю. О том, как один сумасшедший сукин сын из Арканзаса, ловкий как змея, тощий как палка, стойкий как горы, попер в одиночку против целого батальона и поимел его во все дыры, и сделал это, в общем-то, за просто так, если не считать того, что никто на свете не сможет сказать про него:

он не пришел нам на помощь.

Что сделало этого человека таким? Его тяжелое и жестокое детство? Корпус, ставший его домом, его любовь к драке, его представление о стране? Все это ничего не объясняло; он не поддавался объяснению. Откуда происходила его бессмысленная храбрость? Что заставило его так дешево ценить свою жизнь?